– Не буду мешать. Я завтра в Ньюкасл уезжаю, на заводы, первым поездом. Если что-то…, – он провел руками по лицу, – ты мне позвони, или телеграмму пришли…, – Питер заставил себя не оборачиваться, не видеть сочувствие в прозрачных, светло-голубых глазах.
Он вышел на Ладгейт-Хилл и побрел к реке. Вечер оказался неожиданно зябким, Питер поднял воротник пиджака. Он не взял ни шарфа, ни пальто, когда поехал в контору. На реке дул холодный, восточный ветер. Солнце заходило над мостом Ватерлоо. Он прислонился к гранитным перилам набережной, сунув руку в карман. Питер смотрел на игрушечный, жестяной вагончик, у себя на ладони.
Он слышал шепот: «Папа, папа…», чувствовал теплые, пухлые пальчики, уцепившиеся за его руку. Мальчик засыпал, свернувшись клубочком. Они с Тони сидели рядом. Питер обнимал ее, девушка клала белокурую голову ему на плечо: «Я тебя люблю, милый мой…»
– Я тоже…, – он проводил губами по стройной шее:
– Пойдем, пойдем. Я скучал, я весь день тебя не видел…, – Питер сжал вагончик в руке. Прислонившись спиной к ограждению, он съехал вниз, на тротуар. Набережная была пустынной. Питер услышал гудок буксира с реки, далекую музыку репродуктора. Мужчина заплакал, не выпуская игрушку, уронив голову в ладони.
Эпилог
Рим, апрель 1940
В библиотеке Папского Грегорианского университета было тихо. Читальный зал помещался в круглой, большой комнате, с верхним светом. Здание, у подножия холма Квиринал, построили шесть лет назад, при покойном понтифике, в классическом стиле. Столы темного дерева блестели. За чисто вымытыми окнами простирались зеленые газоны, и аллея пиний, ведущая к воротам университета. Шел мелкий, теплый дождь. Цветы мимозы, на деревьях, поникли. Виллему сказали, что зима в Италии была сырой. Они и сами это поняли, сойдя на берег, в Генуе. Отец Янсеннс покачал головой: «Все равно, с тропическими ливнями ничто не сравнится». Виллем помнил стук дождя по жестяной крыше простой хижины, где жили священники и послушники. Они строили здание приюта, прокладывали и мостили дорогу, к речной пристани. Сирот в Конго было много. К ним привозили детей, потерявших родителей в эпидемиях, или в стычках между племенами.
Виллем, закрывая глаза, видел беленые домики, со спальнями для мальчиков и девочек. Малыши еще никогда не спали на кроватях. Сначала они, боязливо, устраивались на полу. Жаркий, влажный ветер раскачивал противомоскитные сетки. Небо здесь было глубоким, угольно-черным, покрытым бесчисленными звездами. Приют возводили в полумиле от деревни, на плоском, заросшем деревьями берегу. Даже отсюда они слышали бесконечный плеск волн. Оказавшись в Конго, Виллем понял, что никогда еще не видел подобных рек, почти в две мили шириной, огромных, с бурой водой, разливающихся бесконечными, мелкими озерами. Звенели москиты, кричали обезьяны на деревьях. На рассвете они собирались у входа в хижину, где помещалась столовая. Дети подкармливали зверей.
Кроме домиков для сирот, и маленькой, беленой церкви, они построили школу и мастерские. Пока приют оставался общим, единственным в глубине джунглей. В будущем они хотели отправлять девочек в столицу, где о них бы позаботились святые сестры. Дети учились вместе, рассаживаясь по разным углам школьной комнаты, за самодельными партами.
Виллем преподавал простую арифметику. Малыши никогда не видели цифр, черной доски, мела, никогда не держали в руках карандаша и тетради. В мастерских, Виллем учил их столярному делу. Дети быстро схватывали, и начинали, через два-три месяца, бойко болтать на французском языке. Воспитанников крестили, но не сразу, а, когда они могли читать, и складывать первые фразы из молитвенника или Евангелия.
Отец Янсеннс уехал домой, в Бельгию, в свою епархию. На прощание он сказал Виллему:
– Не волнуйся. Через два года получишь сан, вернешься в Конго, в нашу деревню…, – когда они покидали приют, в нем жило две сотни ребятишек. Виллем был уверен, что у них появятся еще малыши. В Конго Виллем, наконец-то, стал реже видеть сны, где он шел через усеянный трупами детей двор, вдыхая свежий, острый запах крови. Иногда такое еще случалось. Он вставал и шел в маленькую церковь, устраиваясь на коленях перед простым распятием на стене. Виллем перебирал четки:
– Господи, прости меня…, – шептал он, – дай мне искупить свою вину, пожалуйста. Дай мне вести жизнь праведную…, – Виллем засыпал, на голых половицах, положив голову на рукав рясы. В церкви было спокойно, он думал о завтрашних занятиях с малышами и закрывал глаза.
Священники с монахами поднимались в пять утра, на раннюю мессу. Потом начинались обязанности на кухне, служба для детей, и уроки. Виллем, аккуратно, два раза в месяц писал родителям. Отец Янсеннс заметил:
– Это твоя обязанность, милый мой. Обеты, принесенные Иисусу, не отменяют заповедей. Сказано: «Почитай отца своего, и мать свою». Они добрые люди, они тебя воспитали. Ты навсегда останешься их сыном…, – Виллем знал, что у него родилась племянница. Сестра с мужем возвращалась из Маньчжурии. Он, сначала, хотел улучить время, и добраться до Мон-Сен-Мартена, но, в последнем письме, родители сообщили, что приедут в Италию. В Риме, Виллем услышал, что его бабушку и дедушку канонизируют, в следующем году.
Он сидел, склонив голову над томом церковных законов, вспоминая голос отца Янсеннса:
– Бельгия нейтральная страна. Война нас не затронет. Но все равно, мне кажется, лучше сейчас оставаться с паствой…, – Виллем жил в институте, в маленькой келье, с узкой кроватью, полками для книг и распятием. В Риме студенты, готовящиеся к получению сана, тоже поднимались рано, для послушания. Виллем, на этой неделе, помогал на кухне. В Конго он научился хорошо готовить, хотя трапезы в приюте были самые простые. Они кормили детей овощами и кашей из сорго. Монахи устроили делянки и учили воспитанников обрабатывать землю. Они рыбачили, на реке, с мальчиками.
Виллем, со времен Испании, не ел ни мяса, ни рыбы, ни даже яиц. У них в Конго стоял курятник, но птиц резали другие монахи. Виллем не мог занести руку на живое существо, не мог взять оружие, даже просто нож. Он посмотрел на письмо с бельгийскими марками, полученное утром. Виллем, отчего-то, вспомнил форель, в миндальном соусе, которую готовила мама, в замке:
– Ничего…, – весело подумал он, – капуста у нас тоже вкусная. Тушеная капуста, с можжевеловыми ягодами…, – на окнах растекались потеки дождя. Он провел рукой по коротко стриженым, золотисто-рыжим волосам. В Африке Виллем брил голову наголо, как все монахи, из-за жары. Услышав шаги, он обернулся. Кузен был в твидовом пиджаке, с портфелем. Рыжую голову, он не покрывал. Кепку доктор Судаков держал в руках. Похлопав Виллема по плечу, Авраам заглянул в книгу:
– Quidam habens filium obtulit eum ditissimo cenobio: exactus ab abbate et a fratribus decem libras soluit…, – кузен смешливо закатил глаза:
– Аббат и монах в очень богатом монастыре, а спор из-за каких-то десяти монет…, – познакомившись с кузеном Авраамом, Виллем, иногда, думал, что доктору Судакову надо стать священником. Они встретились в университетской библиотеке. Италия пока не объявляла войну Британии. Доктор Судаков говорил, что надо не терять времени:
– До лета, думаю, Муссолини протянет, – заметил он, – а к лету я окажусь далеко отсюда. Я не хочу, чтобы меня интернировали, как подданного враждебного государства. У меня есть дела важнее, чем сидеть в римской тюрьме, – Авраам приехал работать над второй монографией о крестовых походах, как он выражался, в перерыве между другими обязанностями.
Виллем понял, что кузен вывозит евреев из Италии. Когда они бродили по городу, в забегаловке, за жареными артишоками, Авраам признался:
– Не только отсюда. Я отплываю из Ливорно в Салоники, где меня ждут ребята. Мы намереваемся до лета пробраться в Литву и Латвию. В Каунасе кузен Аарон Горовиц. Мы с ним работаем, он собрал группу подростков. Надо их переправить в Палестину…, – Виллем вспомнил карту:
– Хорошо, Болгария, Румыния, Венгрия, и даже Словакия, пока нейтральные страны. Но как ты собираешься миновать Польшу, где Гитлер, или новые советские территории…
– На то есть свои пути, – загадочно отозвался кузен. Он помогал Виллему с латынью. Доктор Судаков отменно знал язык, и переводил с листа церковные законы. Виллем понял, что кузен может даже отслужить мессу:
– Я историк, – смеялся доктор Судаков, – медиевист. Без латыни я, как без рук. Все документы времен крестоносцев на ней написаны…, – захлопнув «Кодекс Грациана», Авраам велел:
– Пойдем. Сварю тебе кофе, на прощание, как у нас делают, в Израиле. Приедешь в Иерусалим после войны, я тебя по всем церквям проведу, покажу могилы моих христианских предков…, – доктор Судаков подмигнул кузену.
В маленькой, студенческой кухоньке, они отворили окно. Размеренно бил колокол, песок на дорожках был влажным от мороси, пахло соснами и кофе. Авраам стоял над газовой плитой, следя за медным кофейником:
